Королева.

Cocteau Twins - Serpentskirt
Звенят колокольчики. Где-то там, далеко-далеко в лесу...

Расходятся две сплошные, ты разумом летишь над одной из них. Ты подчиняешься лишь их воле, следуешь за ними, зная, что они не предадут...

Спускаешься на трассу, бежишь... Бежишь, босыми ногами ступая на серый асфальт. Но он не стирает ступни в кровь, а мягким ковром обволакивает каждый миллиметр твоих  спешащих куда-то в бесконечность ног...

Ты снова взлетаешь, вдыхаешь прохладный воздух. Энергичные движения грудной клетки в такт завываниям ветра... Медленный танец кружит шёлковое платье, волосы локонами ниспадают на плечи, обтянутые гладкой, белой как парное молоко кожей. Нежная, лучистая улыбка, ярко-алые свежие губы, поцелуй которых сделал бы даже самого бестрепетного мужчину чуточку мягче... Голубые глаза... Взгляд, дающий надежду на осуществление самых сокровенных мечт...

Я вижу, это ты... Тихо постанывая и извиваясь, ты забираешь частички его души... Гладишь руки. Не выпуская из объятий, ты на самом деле не даришь любовь, а лишь забавляешься. Игра, та самая, в которой побеждает глупейший. Желанная, хрупкая и почти идеальная, ты томно шепчешь во мрачную пустоту слова знакомой тебе с давних пор песни и опускаешься всё ниже и ниже, теряя из виду блёстки на стенах и жёлтый диск луны, отразившийся на подоконнике, растёкшийся золотистыми, как твои волосы, полосами... Стонешь и тянешь, тянешь его душу, укрываясь ею с головой, задыхаясь в её тепле, крича и улыбаясь, плача и усмехаясь... Ты скребешься ободранными пальцами в его грудную клетку, желая сжать в дряблых руках его трепещущее сердце. Ты не забудешь о любви и о мире, но будешь плохой конвейерной шлюхой. Ты никогда не уйдёшь, оставив о себе лишь воспоминания. Схватившись за алые маленькие сосуды, ты выжмешь из его сердца последние капли очаровательного чувства, превратив его в клочок бумаги в моём мусорном ведре, в жестяную банку из-под кока-колы, в сморщившуюся мертвецки-серую кожу покойника, хрипящего и зудящего где-то под окном, под светом желтого диска той самой вашей луны. Ты словно сыпь на руках новорождённого, едкая, зудящая у меня жуткая сыпь сыпь сыпь. В памяти его хранились раньше тёплые солнечные моменты, хранились полные любви и искренности объятия и прикосновения. Самые дорогие сердцу вздохи, самая нежная щекотка, самые мягкие, гибкие пальцы, самые густые ресницы... Словно фотографии в альбоме, который несколько лет пролежал под лучами палящего солнца, выцветают воспоминания, сохнут и теряют блеск, как глянцевая бумага, становясь чёрствыми, жёсткими, бесцветными, безэмоциональными. Рыхлая кожа будет сыпаться на пол, но самое главное - он не заметит. Рассыпавшись горсткой пыли на золотисто-чёрном паркете, он не почувствует, что пропал. Ты ложишься рядом  с пылью и чувствуешь себя королевой

конвейерная

шлюха

королевских кровей

Ты на балу.

Мне кажется, я ломаюсь. Ломаюсь с треском, оставляя за собой несколько тонких, беззащитных до безумия опилок.  Меня скосили, словно траву, затоптали, словно муравьишку, по мне проехались катком. Старые корявые пальцы сжали моё горло, они беспощадно месили мою всё ещё розовую кожу. Меня порвали, как рвут на тряпки старую бабушкину юбку. Утопили, словно маленького скулящего щенка, так и не познавшего сладостей жизни. Надо мной пошло пошутили. Плевок в душу. Кажется, эта фраза могла бы убить, если бы стала человеком. Загрызть до смерти,если бы стала собакой. Задушить, если бы стала змеёй.

Я - грязная, вонючая тряпка, свесившаяся с ведра с такой же грязной, вонючей водой, которая всё больше и больше меня пропитывает, увеличивая концентрацию мусора и дерьма, которые скапливаются в каждом квадратном миллиметре меня. Если бы мною вымыли пол, и ты шлёпнулась на него, то, вероятно, подхватила бы каждую, даже самую маленькую частичку этой скопившейся грязи, умерла бы в самых страшных муках, лёжа на грязном полу.

Всё порвалось. Порвалась сонная артерия... Вены залили кровью различных оттенков все стены, которые окружали меня. Голоса? Их просто не было. Это была та самая банальная пустота, пустота души, которую однажды чувствует каждый человек. Но она не была простой. В этой пустоте уже зарождалась злость. Ярость. Дикое, непреодолимое чувство ненависти. Теперь каждое слово было подобно тонне камней, которые сыпались где-то вблизи, где-то совсем, совсем недалеко...

Стрелки смотрят в одну сторону. Снова двенадцать. Три по четыре. Два по шесть. Я способна теперь только считать минуты. Способна, пока не убью. Я покажу. Ты ещё увидишь...

Смотри, я лечу. Закрыв глаза и протянув руки к облакам, чувствуя порывы прохладного ветра, улыбаясь и, может быть, даже смеясь, я лечу.  Я любила небо. Теперь я в аду. Я под землёй. Я задыхаюсь от запаха разлагающихся трупов, я пытаюсь кричать, когда деревья запускают свои корни в мою глотку, желая высосать из меня остатки живого. Я словно бьюсь головой о ревущую музыкальную колонку. Радиоволны измельчают мои барабанные перепонки, я разлагаюсь вместе с трупами под музыку ада, в котором все мы кружимся...мы...на балу...

Ты на балу. Ты на том балу, где мужчины ставят тебе подножки, где бездетные вдовы смеются с твоих движений. Кружись,кружись ещё, ещё быстрее, ты кружишься... на острие ножа. Ты же знаешь, куда он вонзится, когда соскочит с острия твоя нежная стройная ножка?

Я живу на кончике стержня твоей любимой шариковой ручки. Однажды она выплюнет на тебя свои ярко-алые чернила. Этот день будет днем моего триумфа, днем, когда сойдёт с ума моя грязная конвейерная шлюха.