Истлеть

Проходя под крышей одного из десятков домов, расположившихся вдоль ревущего городского проспекта, стараясь затушить мысленно собранным из всех уголков своего сознания песком пылающие огнём воспоминания, ты не заметил, как едким горячим чёрным дымом костра воспоминаний растопил над своей головой водосточную трубу шаблонно-серого пятиэтажного дома.

Отозвавшись удивлённым надрывным металлическим скрежетом, потревоженная водосточная труба задребезжала, будто таким образом высказывала своё недовольство по отношению к столь неожиданным температурным переменам. Не оставляя трубе шансов на желанное спокойствие, языки пламени, без труда пробиваясь сквозь попытки твоего воинствующего рассудка задушить их страстную яркость песком здравомыслия и трезвости, ласкали её тонкие стенки, заставляли их таять, будто бы они — тёплое весеннее солнце и податливая корочка льда, скрывающая под собой стеснительную грязную лужицу.

Труба нехотя расставалась с привычной ей округлой формой. Медленно, лениво плавящийся металл стекался в одну небольшую точку где-то в прогибе трубы, образовавшемся от тяжести дождевой воды, что собиралась время от времени в этаком алюминиевом русле с целью превратиться в маленькую шумную речку, быстротечную и резвую, но с неумолимо кратким сроком жизни. Он подобрался совсем близко к трещине в трубе и теперь осторожно играл с силой притяжения, формируя идеальную каплю, которая в свете фар машин, гуляющих по проспекту, переливалась разными оттенками серого, сверкала, будто застывшая на щеке слеза или отблеск луны, заботливо освещающий заблудившемуся страннику путь домой. Капля становилась всё больше и больше, стократ приумножая своё величие, переливаясь всё новыми и новыми оттенками, отражая на своих полукруглых боках всё большую картину бесконечно тянущегося проспекта. Набирая массу, она продолжала крепко держаться за трубу, словно ребёнок, когда хватает любимую игрушку цепкими маленькими детскими ручонками. Но капля не желала победы своих цепких ручонок, она ждала победы силы притяжения... Вбирая в себя тепло от костра твоих горящих воспоминаний, она готовила концентрированную кипящую смесь из металла и убийственной силы пережитой тобою боли. Из шара, отражающего суматоху проспекта, капля превращалась в огромный серый крутящийся экран, самостоятельно формирующий сотни последовательно сменяющихся изображений твоего прошлого, которое изглодало тебя и избило, заставив скулить как бездомную собаку, у которой не осталось сил даже попрошайничать у прохожих. Нескончаемый поток энергии горения вынуждал жидкий металл ускоряться, приказывал капле разрастаться, способствуя тем самым желанной победе силы гравитации... Стирая со своего тела видеозапись твоей жизни, становясь с каждой секундой всё чище и светлее, алюминиевая капля начала отрываться от трубы. Чудовищно большая, она летела вниз грозной тёмной тучей и душила родившее её пламя, намереваясь задушить и тебя...

Сила горячей массы плавящихся частиц ударила тебя, подкосила ноги и заставила рухнуть на колени, смяв под собой несколько просочившихся сквозь толщу асфальта слабых ростков — нелепых рывков жизни к солнечному свету, которые так легко ты задушил своей тяжестью. Капля дала толчок образованию бесконечного потока вязких капель, беспощадного металлического града. Серая плавкая масса собралась на твоей макушке и сперва робко обняла тебя, притворившись милой девушкой с гибким тёплым телом, играючи притронулась к волосам, пощекотала шею, проникла под рубашку. Она стремилась поселиться над сердцем, которое притаилось за защитной решеткой рёбер и ожидало смены нависшей над тобой тихой безызвестности на вихревое беспокойство. Вмиг растёкшись по тебе, как топленое масло, она обволокла голову, залила уши, покрыла плотно сжатые губы, бледность которых оказалась навсегда погребена под слоем металлического одеяла. Застывая, она проглотила твою грудь и лишила тебя возможности вдыхать, сковала плечи, локти, свела одно к другому колени... Она действовала мучительно больно, умело ползла по коже, складывая её в мелкую гармошку, формируя безжалостный непроницаемый панцирь, становясь с каждой секундой всё холоднее, твёрже, сильнее...

Чуть слышный резкий звук твоего последнего короткого болезненного выдоха утонул в беспрерывном рёве проспекта. Ты обездвиженная безликая статуя, прижавшаяся в неестественной позе к стене, придерживающая отяжелевшую от металла плоть слабой скрывшейся под блестящей оболочкой рукой. В застывшей алюминиевой оболочке твоё тело сгорит дотла, оставив в полости твоего манекена лишь томящиеся грёзы, которым не хватило кислорода, чтобы сгореть. Они будут метаться в душном, холодном, тёмном теле-комнате, где у них нет ни единой возможности быть услышанными, увиденными, прочувствованными, приснившимися, нет возможности напугать, обрадовать, разочаровать, насмешить, ввести в заблуждение... Они словно шакалы-изгои — хищники, которым больше нечем поживиться, давно уже не ощущавшие на своей морде приятной мокрой прохлады крови падали, разорванной их острейшими зубами, снующие в лесу в поисках силы, что воскресила бы их надежды на осмысленность существования... В прошлом скорые, проворные, теперь они сбились в кучку, чтобы согреться друг о друга, и, иногда ударяясь о скрытые в густой черноте стенки твоего манекена-карцера, скромным звоном подражали волнительному шуму мчащихся невдалеке машин. Они тлели на кострище воспоминаний о выдержанных тобою испытаниях — крепких поленьев, которые ты стремился иссушить для скорейшего их сгорания. Пока ты терпеливо раскладывал их домиком, они накапливались и давили на твои виски, мечтая сокрушить своей тяжестью ослабленные эмоциональные мостики, выстроенные некогда тобою с целью противостоять их свирепой мощи… В очередной раз бросая зажжённую спичку в груду поленьев-воспоминаний, вместе с ними ты всё же сжигал и надежду уцелеть под их напором. Здравомыслящая часть сознания сгребала песок, думая припорошить им костёр и утяжелить ту чашу, на которой в противовес смерти-избавительницы была жизнь. Но жизнь играла на стороне испытаний...

И вот ты идёшь под крышей дома с пылающей головой, внутри неё — испепелённая надежда на спасение. Миг — и ты скован смертоубийственным сплавом алюминия с всевластием мучительно горьких страданий, оставшегося от сгоревших поленьев твоей жизни и русла водосточной трубы.

Заставляя вздрагивать мечущиеся внутри беспомощно тлеющие грёзы, на твою стоящую на коленях у стены пятиэтажного дома фигуру звонко падают с крыши ничем не сдерживаемые теперь ледяные капли дождевой воды…

Досада.

Десять тысяч снов сплелись в одну нить и, сверкнув ровным голубым отблеском, уплыли в небытие, оставив за собой лишь нежный след в виде ряби, так запросто испортившей идеальную водную гладь... Тихим шёпотом подгонял рябь слабый порыв ветра, прилетевший откуда-то с севера. Ты верил в этот морской ветер, вдыхал его всё глубже и глубже, будто порция прохладного солёного воздуха могла бы задержать впечатления от ночных сновидений ещё ненадолго... Взбудоражив твоё воображение, сны ускользали от тебя, не протягивая руку на прощание. Каждый следующий гребень приливной волны, шипя пеной, смывал их, будто бы желал растворить всякий сказочный образ, созданный твоим спящим сознанием. Как солнечные блики на неспокойной поверхности моря, сны появлялись и исчезали, дразня тебя своей яркостью, живостью, ослепительной красотой. Миллиарды зеркально чистых капель воды, слившись в единое целое, убаюкивали твои сны. Сотни морских течений, сталкиваясь и смешиваясь друг с другом, уносили их в бесконечную даль горизонта, намереваясь разбить об утёсы...

В попытках обуздать морскую стихию, ты лишь поднимешь бурю, превратишь слабый северный ветер в шквал. Ледяной водоворот затянет твои сновидения, и ты уйдёшь на дно, словно привязанный к огромному булыжнику, никто и не вспомнит, что

ты

видел

сны

В свете прожектора ты мелькнул, а затем исчез, словно пыль, которую каждое воскресенье лениво смахивает со стола в твоей комнате уборщица, носящая зачем-то в кармане своих джинсов твою фотографию. Ты платишь ей деньги? Пора призадуматься.

Ты бежал навстречу звезде, но оступился. Прожектор осветил тебе путь, но ты упал.

Какая досада.

Подняв глаза, чувствуя тёплую струйку крови, что вытекала из рассечённой брови, ты взглянул на звезду. Она смеётся, смеётся над тобой громко, звонко, она обыграла тебя, твоя звезда... твоя уборщица смыла твою фотографию в унитаз, ты размякший, расползшийся кусочек бумаги, унесённый потоком проточной воды в канализацию. Ты будешь висеть на ржавеющей канализационной трубе и вспоминать, как тепло было в кармане джинсов твоей халтурящей подружки. Так ты всё же платишь ей деньги?

Захлопни окно прищеми себе пальцы глотни воды из разбитого стакана порежь себе горло сломай свою руку о стену беги навстречу свету ослепни сгори под светом прожектора, умирай

Ты лежишь на маленькой бархатной подушечке и блестишь, поигрывая отражением радостных улыбок молодожёнов на  собственных золотых боках. Ты стоишь больше, чем вся еда на праздничном столе. Вся эта суета, что обычно касается жениха и невесты, прошла мимо тебя. Ты лицемерная мразь, золотистая, переливающаяся на свету, исходящем от огромной хрустальной люстры, сволочь, обручальное кольцо, ты обрекаешь...

Когда польются слёзы из глаз чернявой красавицы, что носила тебя на безымянном пальце левой руки, пальце, от которого, по преданию греков, отходит и достигает сердца тончайший нерв;

когда пожелтеют кровоподтёки недавних гематом на её коже;

когда от падений под ноги священника из ближайшего к дому храма  сотрётся кожа на её коленях;

когда подаренный на годовщину свадьбы браслет станет столь же тяжел, сколь тяжелы кандалы на руках заключённого;

когда, запутавшись в собственных ногах, которые пытались спасти её от удара по голове, она разобьёт стеклянные вставки двери, ведущей в комнату (дьявола?), и осколки забьются в её глаза;

ты сорвёшься с её исхудалого пальца, проехавшись внутренней стороной по огрубевшей коже, задев слоящуюся ногтевую пластину, с лихорадочным звоном стукнешься потускневшим боком о кафель с сияющими на нём ярко-алыми брызгами крови, покатишься по полу в самый дальний угол комнаты (дьявола?) и будешь слушать звук хрустящего под извивающимся от боли телом твоей хозяюшки разбитого дверного стекла... Ты будешь слушать прерывистое дыхание (дьявола?), смотреть на оливково-чёрную тень, падающую от его (дьявольского?) силуэта на полумёртвое тело своей хозяйки... Лёжа в углу, ты будешь покрываться слоями пыли, наблюдая, как слазит краска со старого деревянного плинтуса, по тебе будут ползать пауки и тараканы, ты постепенно забудешь, как блестел на бархатной подушечке, что была прекрасным штрихом на той поразительно яркой свадебной церемонии... Ты будешь таким же холодным, как кафель, на котором засохшие капельки крови, словно живописная картина, запечатлели триумфальное убийство.

Тост за любовь

осушите бокалы до дна

для вас ныне дорога одна

Так же, как мы.

Они бегут за тобой. Маленькие, чёрные, они путаются у тебя под ногами, кусаются и пищат, цепляются за брюки, носки, шнурки от ботинок. Они карабкаются всё выше и выше, забираются по внутренней стороне штанины, ты кричишь от боли, бьёшь себя по ногам, падаешь, поднимаешься, снова бьёшь себя по ногам. Они сковывают движения, мешают думать, а боль становится настолько невыносимой, что неумолимо растёт твоё желание помолиться Господу. Но он не поможет. Люди твердят, что Бог внутри нас, а это значит, что твой Бог сейчас забился где-то в самом тёмном уголке твоего организма, в самой глубокой дырочке кариеса, закупорил собой самый ничтожный капилляр или смешался с грязью под ногтями. Ты будешь всю жизнь сбивать ноги в кровь для того, чтобы заглушить одну боль другой. Ты будешь терпеть атаки маленьких грязных клопов, которые, вгрызаясь в кожу, будут стремительно превращать твои ноги в повисшее на костях, заражённое сотнями смертельных болезней мясо, смердящее трупным запахом и кишащее личинками крошечных тварей-убийц. Ты будешь рвать на себе джинсы и, смутно анализируя происходящее, понимать, что тварюги будут перебегать на руки, грудь, будут теряться в волосах, ползать по голове. Страшное желание чесать каждый сантиметр своего тела будет порождать ещё большие страдания. Ты будешь кататься по асфальту и плакать от мысли о размножении этих мерзостей прямо на твоём теле. Они будут множиться и расползаться по новым, неизведанным участкам твоего тела в поисках Бога. Они хотят добраться самого сокровенного, тёплого, может быть, единственного живого Разума, которому ты доверял. Массовая человеческая галлюцинация захотела, чтобы Бог жил и в тебе. Он всё ещё там, где-то в огромном русле линии судьбы, текущей по огрубевшей коже твоей ладони. Он где-то под капелькой пота, дрожащей на твоей шее. Он никогда не говорил с тобой, он эгоистичен и жаден, труслив и озабочен своими скотскими желаниями. Но даже он бежит от тебя. А ты всё веришь, надеешься и ждёшь. И бьёшься головой об асфальт, вдыхая едкий запах крови, не понимая, что тебе уже нечего терять. Мышцы становятся вязкими, кости ломаются и крошатся. Всё меньше времени для того, чтобы спрятаться. У кого? Внутренние органы гниют вместе с кожей, а разные конечности атрофируются, поражённые разными болезнями. Ногти на пальцах рук настолько размякли от гноя, что были больше похожи на жижу, которую твоя бабушка готовила тебе в детстве, на которую заставляла тебя молиться вслух во время семейного ужина, ту самую, что выходила из тебя в туалете под жуткие крики желтокожей старой маразматички. Ты надеешься, что Он отыщет лазейку, сольётся алкоголем, который ты употреблял на днях для достижения успеха в плотских делах, войдёт в состав слизи, которая собирается в твоем горле по утрам, поселится под корнем волоска, торчащего из родинки на подбородке. Спрячь его в складках между фалангами пальцев, спрячь в дырочке в мочке уха, смотри, у тебя грязь на лице...

Мне мерещится что-то влажное, розовое, ритмично двигающееся и недостаточно естественное. Нижняя губа... потёрлась об верхнюю и, проскользнув в моём сознании, прошептала что-то...влажное? Мерзко, громко проскрипела мелом по доске молитва, состоящая из одного лишь слова. Мокрые от слёз щёки мешают увидеть тебе ту грязь, которой ты молишься. Ты чиста... А точнее, ТАК ЖЕ грязна, как мы. Под колокольный звон ты будешь следить за последними секундами какого-то парня, кричащего, что другого выхода не было. А влажные губы будут шептать тебе, шептать о похоронных ритмах, клопы, клопы, клопы танцуют чечётку на большом трупном пятне твоего тела, Он спрятался, клопы затоптали Бога в трупном пятне. Ты поскользнулся, упал в грязь...

Так давайте помолимся

Морская каморка.

Черный подходит значительно лучше. Не синий.

Ты сидишь за столом в чёрно-белую клетку и кушаешь банан. Зачем ты, зачем что-либо? Клетка попадает в твой глаз и теряется в нём, запутываясь в бесконечной окружности зрачка, растворяясь в чёрной дыре и выплывая где-то в белой, выбрасываясь на берег, словно тапок, старый разорванный тапок, пропитанный солёной водой, мокрый, но довольный, довольный, как все, довольнее тебя, ты, ты...

Смотришь на свет и хмуришься скорее от желания трахнуть кого-нибудь, чем от мыслей, которые будто бы кишат в твоей голове, хотя на самом деле не заполняют даже миллионной доли пространства разума. Жуёшь и глотаешь, жуёшь, глотаешь, жуёшь, глотаешь, жуёшь...

Белый маленький кубик с 21 чёрной точкой занял свою тихую неподвижную позицию на столе в чёрно-белую клетку. Он молчит, повернувшись к тебе своим самым красивым бочком, самой (сексуальной) блестящей трёхглазой гранью. Он в упор смотрит на тебя, украдкой поглядывая гранью с шестью чёрными бесконечными глазками, а по белым вершинам кубика перекатывается мокрый, довольный тапок... Ты сосёшь, сосёшь банан не смотри не смотри влево не смотри не соси ты сосёшь не соси банан прекрати нет глаза они смотрят кубик знает знает всё о тебе о твоих желаниях ХВАТИТ СОСАТЬ...

Ты жилка. Дрожащая жилка, бьёшься где-то под кожей, заставляя нежные светленькие волоски приподниматься и принюхиваться к приближающейся опасности. Ты всё дрожишь и дрожишь, издавая звуки шуршащего пакетика, на котором твой кот сидел вчера своей чисто вылизанной попкой... Ты не можешь прекратить дёргаться. Тебе это нравится, ты как наркоман под дозой, чуть больше обычной, как твой холодильник, видящий, что ты приближаешься к нему с намерением выдрать себе пару съестных запасов, холодильник хочет жить... Ты хочешь дрожать. Этот соблазн так же велик, как велико желание понюхать лимон и почувствовать, как рот наполняется слюной, велик, как желание взглянуть на себя со стороны, словно в кино... Я обожаю кино...

В теперешней обстановке всё настолько обычно, что изменить что-либо кажется страшным делом, после совершения которого ты будешь вы...ан во все чёрные точки на белом маленьком кубике, на своём белом маленьком кубике... Ты плывёшь по улице, волосы развеваются на ветру, приукрашенные золотыми красками ярко светящего солнца. Уйти от обыденности? Нет, ни за что, но что же... В пакете, который ты держишь (она видела всё, чего не видел ни один чёртов паренёк, который до сих пор витал в твоих фантазиях и делал с тобой то, чего ты хотела) правой рукой что-то зашевелилось. Галлюцинация? Другое измерение? Не обратить внимание, ничто не должно отвлекать от (мнимой) РЕАЛЬНОСТИ... Это бьется о твою ногу, пытается разорвать пакет, пытается разорвать ТВОЙ ИДЕАЛЬНЫЙ МИРОК, и ты... В твоём пакете курица, живая, огромная орущая чертова курица, жирная пернатая тварь, она проклевала твою ногу и посмеялась где-то там, внизу, животное, мутант, отвратительное птичье отродье сделало дырку в твоей ноге...

Где-то далеко, в глубине твоего мозга, там, куда не добирается в повседневной жизни ни один разум, там, где не хранится ничего из твоего РЕАЛЬНОГО (мнимого?) мира, разлилось прохладное безграничное (реальное?) море. Ты купаешься в нём, автоматически идеализируя происходящее. Это не что иное как (рай?) реальность... рай. Столь прекрасный и солёно пахнущий, вечный, ярко-синий, твой личный безумный... Но стоит лишь на секунду всплыть, стоит только показать небу своё лоснящееся брюхо, стоит лишь только долю секунды посвятить тому, чтобы похвастаться перед солнцем, как оно обезобразит твою маленькую каморку. Синими линиями потечёт вдруг кровь из твоих ушей, забьют барабаны, и солдаты в странных дурацких шапках пройдут по РЕАЛЬНЫМ комнаткам-спальням, комнаткам-кухням (по твоему борделю?) и звуковой волной снесут всё к чертовой матери. Затем, когда ты (забудешь реальность?) очистишь свой разум, ты почувствуешь лишнее в своей черепной коробке. То место, твой личный закоулок, крохотный ярко-синий морской тупичок превратится в прыщ, нарост, опухоль на теле твоей РЕАЛЬНОСТИ, и ты забудешь об этом. Чистый лист. Линия прокрутки черного листа твоих мыслей совершенно перманентно лежит где-то в области безумия. Она никогда не сдвинется с места, и тебе придётся жить с ней, жить в ней, умирать под её командованием, под строгим наказом той глупой, ненастоящей РЕАЛЬНОСТИ.

Не ищи свои глаза. Они не прикреплены более к твоему бесконечному идеальному морю. Опухоль разрастается, и ты вожделеешь вернуться, хочешь смотреть сквозь неё, но инстинкт самосохранения твердит, что ты будешь умирать не так быстро, как хочется. Ты будешь дохнуть, распухать от отсутствия ощущений, плеваться и танцевать на потолке, демонстрируя всем свои новые трусики, но ты никогда не вернешься к своей любимой, единственно реальной, живой (умирающей!!!) опухоли...

Королева.

Cocteau Twins - Serpentskirt
Звенят колокольчики. Где-то там, далеко-далеко в лесу...

Расходятся две сплошные, ты разумом летишь над одной из них. Ты подчиняешься лишь их воле, следуешь за ними, зная, что они не предадут...

Спускаешься на трассу, бежишь... Бежишь, босыми ногами ступая на серый асфальт. Но он не стирает ступни в кровь, а мягким ковром обволакивает каждый миллиметр твоих  спешащих куда-то в бесконечность ног...

Ты снова взлетаешь, вдыхаешь прохладный воздух. Энергичные движения грудной клетки в такт завываниям ветра... Медленный танец кружит шёлковое платье, волосы локонами ниспадают на плечи, обтянутые гладкой, белой как парное молоко кожей. Нежная, лучистая улыбка, ярко-алые свежие губы, поцелуй которых сделал бы даже самого бестрепетного мужчину чуточку мягче... Голубые глаза... Взгляд, дающий надежду на осуществление самых сокровенных мечт...

Я вижу, это ты... Тихо постанывая и извиваясь, ты забираешь частички его души... Гладишь руки. Не выпуская из объятий, ты на самом деле не даришь любовь, а лишь забавляешься. Игра, та самая, в которой побеждает глупейший. Желанная, хрупкая и почти идеальная, ты томно шепчешь во мрачную пустоту слова знакомой тебе с давних пор песни и опускаешься всё ниже и ниже, теряя из виду блёстки на стенах и жёлтый диск луны, отразившийся на подоконнике, растёкшийся золотистыми, как твои волосы, полосами... Стонешь и тянешь, тянешь его душу, укрываясь ею с головой, задыхаясь в её тепле, крича и улыбаясь, плача и усмехаясь... Ты скребешься ободранными пальцами в его грудную клетку, желая сжать в дряблых руках его трепещущее сердце. Ты не забудешь о любви и о мире, но будешь плохой конвейерной шлюхой. Ты никогда не уйдёшь, оставив о себе лишь воспоминания. Схватившись за алые маленькие сосуды, ты выжмешь из его сердца последние капли очаровательного чувства, превратив его в клочок бумаги в моём мусорном ведре, в жестяную банку из-под кока-колы, в сморщившуюся мертвецки-серую кожу покойника, хрипящего и зудящего где-то под окном, под светом желтого диска той самой вашей луны. Ты словно сыпь на руках новорождённого, едкая, зудящая у меня жуткая сыпь сыпь сыпь. В памяти его хранились раньше тёплые солнечные моменты, хранились полные любви и искренности объятия и прикосновения. Самые дорогие сердцу вздохи, самая нежная щекотка, самые мягкие, гибкие пальцы, самые густые ресницы... Словно фотографии в альбоме, который несколько лет пролежал под лучами палящего солнца, выцветают воспоминания, сохнут и теряют блеск, как глянцевая бумага, становясь чёрствыми, жёсткими, бесцветными, безэмоциональными. Рыхлая кожа будет сыпаться на пол, но самое главное - он не заметит. Рассыпавшись горсткой пыли на золотисто-чёрном паркете, он не почувствует, что пропал. Ты ложишься рядом  с пылью и чувствуешь себя королевой

конвейерная

шлюха

королевских кровей

Ты на балу.

Мне кажется, я ломаюсь. Ломаюсь с треском, оставляя за собой несколько тонких, беззащитных до безумия опилок.  Меня скосили, словно траву, затоптали, словно муравьишку, по мне проехались катком. Старые корявые пальцы сжали моё горло, они беспощадно месили мою всё ещё розовую кожу. Меня порвали, как рвут на тряпки старую бабушкину юбку. Утопили, словно маленького скулящего щенка, так и не познавшего сладостей жизни. Надо мной пошло пошутили. Плевок в душу. Кажется, эта фраза могла бы убить, если бы стала человеком. Загрызть до смерти,если бы стала собакой. Задушить, если бы стала змеёй.

Я - грязная, вонючая тряпка, свесившаяся с ведра с такой же грязной, вонючей водой, которая всё больше и больше меня пропитывает, увеличивая концентрацию мусора и дерьма, которые скапливаются в каждом квадратном миллиметре меня. Если бы мною вымыли пол, и ты шлёпнулась на него, то, вероятно, подхватила бы каждую, даже самую маленькую частичку этой скопившейся грязи, умерла бы в самых страшных муках, лёжа на грязном полу.

Всё порвалось. Порвалась сонная артерия... Вены залили кровью различных оттенков все стены, которые окружали меня. Голоса? Их просто не было. Это была та самая банальная пустота, пустота души, которую однажды чувствует каждый человек. Но она не была простой. В этой пустоте уже зарождалась злость. Ярость. Дикое, непреодолимое чувство ненависти. Теперь каждое слово было подобно тонне камней, которые сыпались где-то вблизи, где-то совсем, совсем недалеко...

Стрелки смотрят в одну сторону. Снова двенадцать. Три по четыре. Два по шесть. Я способна теперь только считать минуты. Способна, пока не убью. Я покажу. Ты ещё увидишь...

Смотри, я лечу. Закрыв глаза и протянув руки к облакам, чувствуя порывы прохладного ветра, улыбаясь и, может быть, даже смеясь, я лечу.  Я любила небо. Теперь я в аду. Я под землёй. Я задыхаюсь от запаха разлагающихся трупов, я пытаюсь кричать, когда деревья запускают свои корни в мою глотку, желая высосать из меня остатки живого. Я словно бьюсь головой о ревущую музыкальную колонку. Радиоволны измельчают мои барабанные перепонки, я разлагаюсь вместе с трупами под музыку ада, в котором все мы кружимся...мы...на балу...

Ты на балу. Ты на том балу, где мужчины ставят тебе подножки, где бездетные вдовы смеются с твоих движений. Кружись,кружись ещё, ещё быстрее, ты кружишься... на острие ножа. Ты же знаешь, куда он вонзится, когда соскочит с острия твоя нежная стройная ножка?

Я живу на кончике стержня твоей любимой шариковой ручки. Однажды она выплюнет на тебя свои ярко-алые чернила. Этот день будет днем моего триумфа, днем, когда сойдёт с ума моя грязная конвейерная шлюха.

Конвейер

Стараюсь закрыться руками от тех, кто причинял боль.

Возможно ли убежать от боли, если она грызёт тебя изнутри, рвёт душу, перерезает вены и артерии?

Когда-нибудь она перережет последнюю артерию, и голова перестанет быть живой. Лицо побледнеет, приоткроется рот. Глаза закатятся, верно, желая прилечь рядом с неживым мозгом.

Последние слова и мысли переплетутся и, не имея больше способности к движению, зачахнут.

Волосы, подобно ниткам обрезанного каната, безжизненно опадут на неподвижные плечи. Они уже не одно целое, а бесполезная масса эпителиальных клеток. И масса эта потянет за собой такую же бесполезную голову. Голова повиснет. Натянется кожа. Серая, холодная кожа мертвеца. Боль. Это боль.

Дома ли ты, если, открывая входную дверь, ты не чувствуешь больше родного запаха? Дома ли ты, если запах чужой туалетной воды заставляет тебя бежать к фарфоровому другу? И ты обнимаешь его, задыхаясь от запаха собственной блевотины. Пытаешься убедить себя в том, что жизнь имеет смысл. А имеет ли? И ты уже не знаешь, кто из вас чужой.

Я снова встретила тебя. Ты была так же красива, как раньше. Всё та же бледно-розовая кожа, аккуратно обтягивающая ключичную кость, сексуально выглядывающую из-под тёплого шарфа. Он дышит вместе с тобой, вздымаясь при каждом дыхательном движении груди. Таким шарфом при желании можно задушить молодого коня. Подойди ко мне. Не сопротивляйся. Я всего лишь хочу поцеловать тебя. Проглотить твой язык. Привлечь его в жилище моей души, где он будет законсервирован желудочным соком. Наконец-то ты заткнёшься. Я надену пакет тебе на голову и бережно положу в мусорное ведро. Пускай твоё тело переработает пара-тройка этих чертовых машин пусть сотрут тебя в порошок пусть сделают из тебя кашу расфасуют по коробкам и отправят к сатане. Пусть ты будешь вечно ехать на вонючем конвейере, и тысячи отвратительных геев и педофилов будут трогать своими дрожащими руками твои конечности, лезть к твоей девочке, кусать твои пальцы жёлтыми зубами, дышать на тебя перегаром и лизать твоё лицо. Эти чёртовы педофилы будут трахать тебя в рот, заставлять тебя смотреть в их бешеные глаза и умирать. Они не дадут тебе даже вдохнуть. Ты забудешь, как зовут тебя и твою сестричку. Ты будешь грязной конвейерной шлюхой. У тебя даже нет языка